Еще после расстрела редакции Charlie Hebdo Большая синагога Парижа стала похожа на бастион. Досмотр — как в аэропорту Бен-Гурион. Два поста охраны, металлодетекторы на входе. Основные двери синагоги открываются только перед службами. На которых, впрочем, бывает вся французская элита, вплоть до президента республики Франсуа Олланда.

С Моше Себбагом мы беседуем на следующий день после большой молитвы в память о жертвах терактов. В такие минуты вероисповедание не важно — на службе в синагоге в одном ряду сидели иудеи и мусульмане, христиане и атеисты. А рядом с раввином молился имам мечети Дранси Хасан Шальгуми.

«Французы — это не цвет кожи, не религия, это те ценности свободы, которые мы исповедуем, где бы ни родились, — говорит раввин. — И наше главное право — право на жизнь».

— Как изменилась жизнь еврейской диаспоры после событий последнего года? Сперва расстрел Charlie Hebdo, теперь эти чудовищные теракты. Каково это — жить в постоянном страхе?

— Ощущение «как на войне» как-то повлияло на стремление евреев уехать? Даже несмотря на то, что в Израиле эта война еще более буднична?

— Да, евреи Франции начали уезжать. Это не такой огромный поток, но по сравнению с тем, что было в предыдущие годы, конечно, уезжающих стало больше. За год почти четырнадцать тысяч евреев решили покинуть Францию только потому, что больше не чувствуют себя здесь в безопасности. В общих масштабах это, конечно, не так много, всего нас в стране почти пятьсот пятьдесят тысяч человек. Началось все еще до Charlie Hebdo, в марте 2012-го. Тогда террорист Мохаммед Мера в Тулузе напал на еврейскую школу, погибли четыре человека, в том числе трое детей от трех до восьми лет. После расстрела редакции Charlie пошла вторая волна отъездов. Я не думаю, что сейчас наступит третья волна этого бегства. Теракты не были направлены против евреев, цель убийц — все люди, вне зависимости от их веры. И то чувство безоговорочной солидарности нации, которое сейчас есть, скорее заставляет нас быть здесь, оставаться вместе со всей Францией, потому что эта боль касается всех в равной мере.

— Вы провели службу в память о жертвах терактов, на которой рядом сидели иудеи, мусульмане и христиане. Франция и раньше была толерантной страной. Сейчас солидарность разных конфессий стала еще мощнее, сильнее?

— Эта солидарность де-юре существовала всегда. Но вы должны понимать — то, что проявляется на словах и звучит в речах высоких руководителей — совсем не то же, что происходит внутри религиозных общин. Я неплохо знаю французских мусульман, общаюсь со многими имамами. Они одно говорят публично, произносят в СМИ, смягчая накал агрессии в обществе. И совсем другое — на службах. Слова о солидарности и общей боли — это слова для газет. За дверьми мечетей они связаны по рукам и ногам позицией общины. Я знаю многих имамов, которые говорили мне в личных беседах: «Пойми, в мечети я не могу говорить то, что думаю на самом деле. Это невозможно».

— Что это, попытка быть милым всем — и власти, и прихожанам?

— Они делают это ради собственной жизни и безопасности. Имам, который скажет на службе «евреи — наши друзья», для радикального исламиста такой же враг, как и раввин, если не больший. Конечно, есть примеры, когда воля имама оказывается выше этого страха. После парижских терактов мы молились в синагоге вместе с имамом Хасаном Шальгуми, он служит в мечети Дранси, в очень небезопасном районе Парижа, неподалеку от того места, где подорвалась смертница. И несмотря на это, мы молились вместе. В такие дни среди нас нет евреев, мусульман или христиан, мы все граждане одной страны. В шесть вечера мы были на молебне в соборе Парижской Богоматери, в восемь — в Большой синагоге. И именно это — главное свидетельство силы нашего гражданского духа. Будь мы иудеи или христиане, мы все живем во Франции. Среди прихожан нашей синагоги есть семьи, которые живут здесь больше тысячи лет и всю эту тысячу лет ходят в нашу синагогу. Это люди, которые разделяют французскую культуру, а многие из них создавали ее. Вы знаете, что словарь старофранцузского языка написал еврей? Это та связь, которую не уничтожить.

— Возможна ли такая же интеграция мусульманской общины?

— Дело не в вере, дело в том, чтобы разделять ценности республики. Молиться можно кому угодно. Вы не встретите еврейского ребенка, который не говорил бы на идеальном французском. Есть те, кто живет во Франции поколениями, они — плоть нации. Есть такие, как я, — кто приехал во Францию недавно, пятнадцать лет назад, и для нас интеграция — это в первую очередь необходимость учить язык, уважать законы, познавать французскую литературу, культуру. И по-настоящему жить для этой страны. Я знаю немало евреев, которые служили во французской армии. Причем даже из вновь приехавших. И для них это служение родине. Буквально вчера на службе мы вспоминали солдат-евреев, погибших за Францию в Первой мировой, — их были тысячи. Для нас ценности республики — это естественно, это часть нашей природы. Наши дети рождаются вместе с ними, нет и не может быть никакой задней мысли в духе «а моя ли это культура?». Да, моя. Потому что я здесь живу. Светскость государства позволяет нам жить с уважением к другим культам. Сегодня здесь все религии равны, здесь всем хватит места. Главное – лишь уметь уважать других. Не идентифицировать настоящего француза по его религии или цвету кожи, а быть открытым к самым разным людям. Быть атеистом, быть верующим, но признавать право каждого быть таким, какой он есть. И ставить на первое место право на свободу и право на жизнь.

Источник

• Киев еврейский